От редакции. Известному отечественному философу, директору Института философии и права Сибирского отделения РАН, Виталию Валентиновичу Целищеву исполнилось 70 лет.
В.В. Целищев - специалист в области философии и методологии науки, лидер новосибирской школы философии логики и математики. Широко известны его работы, посвященные использованию формальных языков для формулировки традиционных философских положений. Его исследования в области семантики возможных миров, интерпретации кванторов, эпистемической природы модальностей неизменно вызывают интерес как у нас в стране, так и за рубежом. Вызывает уважение его переводческая работа.
В.В. Целищев - наш постоянный автор. Редакция, редколлегия и международный ред-совет журнала сердечно поздравляют Виталия Валентиновича с юбилеем и желают ему здоровья и новых творческих успехов.
Memoirs to the history of Logic in 1970's by V.V. Tselishchev
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: логика в отечественной философии, 1970-е гг., Куайн, Крипке, Хинтикка, Рорти, переводы.
KEY WORDS: Logic in Russia, 1970's, Quine, Kripke, Hintikka, Rorty, translations.
Логика и философия (записки семидесятника)
В. В. ЦЕЛИЩЕВ
Аналитическая философия в значительной степени связана с логикой. Лозунг Б. Рассела "Логика есть сущность философии" был для меня буквальной истиной, с того времени как я прочитал его "Историю западной философии", книгу с сакраментальной надписью "Для научных библиотек". Такие надписи сопровождали те редкие переводы иностранных книг по аналитической философии, которые начали выходить в СССР со времен "хрущевской оттепели" и перестали выходить с ее кончиной к концу 1960-х. Дальнейшая история аналитической философии в нашей стране была напрямую связана с логикой, точнее, с математической логикой.
Математическая логика обладала в период "оттепели" каким-то особенным статусом среди интеллектуалов. Немногие книги по этой дисциплине на русском языке вроде "Введения в логику и методологию дедуктивных наук" А. Тарского и "Введения в
© Целищев В.В., 2012 г.
теоретическую логику" Д. Гильберта и В. Аккермана, изданных в 1940-е, были обременены предисловиями, в которых поправлялись "некоторые неверные взгляды", присущие "абсолютизации" значимости математической логики. Изданные в конце 1950-х книги "Введение в метаматематику" С. Клини и "Введение в математическую логику" А. Черча уже были свободны от идеологических штампов в предисловиях, и пользовались огромной популярностью. В академическом Институте автоматики и электрометрии в Новосибирске, где я работал пару лет, молодые научные сотрудники, не имевшие непосредственного отношения к математике, знали и почитали книгу Клини. Очевидным объяснением популярности математической логики было то, что она была олицетворением истин, не опосредованных идеологией тоталитаризма, и именно по этой самой причине математическая логика и ассоциированные с ней науки вроде кибернетики были под большим подозрением режима. И все же, как известно, очень скоро математическая логика стала весьма респектабельной математической дисциплиной, огромные достижения которой привели к фантастическому технологическому прогрессу. Так что с математической частью логики все, в конце концов, было в порядке, чего не скажешь о философской логике.
Понимание в нашей стране очевидной успешности и респектабельности математической логики не означало вовсе респектабельности всего философского, что было связано с математической логикой. Дело в том, что логика, будучи сущностью философии, являлась по определению ее существенной частью. И посему она несла в себе все грехи "буржуазной философии". В то время можно было наблюдать многочисленные проявления борьбы в верхах в виде полемики между прежней ортодоксией и даже самыми слабыми попытками освободиться от нее. Любопытный эпизод этой борьбы был связан с логикой. В 1960 г. вышел труд Бела Фогараши "Логика", прекрасный переплет которой скрывал самое что ни на есть ортодоксальное понимание традиционной логики в худшем схоластическом изложении. Годом позднее, в качестве очевидной антитезы, вышел перевод с немецкого Георга Клауса "Введение в формальную логику", где излагались основы пропозиционального исчисления и даже кванторы. В полемике философов того времени ярлыки политической неблагонадежности раздавались с особой щедростью, и эта тенденция не минула логики как таковой. И если математическая логика как математическая дисциплина окончательно освободилась от идеологии, философской логике это еще предстояло сделать. Именно такой фон сопровождал вступление моего поколения в логику.
Главные философские "грехи" новой логики были связаны, конечно же, с позитивизмом, основные представители которого были вовлечены в процесс создания и развития современной логики. Потрясающим изложением этого направления был, например, труд на русском языке некоего Мориса Корнфорда о диалектическом материализме (где-то около 1957 г.), написанный в лучших традициях "министерства правды" Дж. Оруэлла. Проклятия в адрес Рассела, Витгенштейна, Карнапа и др. совмещались с полным невежеством в области математики и логики. Читателю, который пытался найти хоть какие-то крохи информации в этом потоке обвинений логическому позитивизму в идеологической враждебности марксизму, было трудно продраться сквозь полную путаницу доктрин, имен и "заблуждений". Но перемены все-таки пробивали себе дорогу, и уже в 1960 г. вышла весьма свежая книга "Современный позитивизм" Игоря Нарского. Она несколько реабилитировала в глазах русскоязычного читателя того времени логический позитивизм, увязав его с эмпиристскими тенденциями западной философии, но для понимания связи логических доктрин и философии этого было совсем недостаточно.
К тому времени стала оформляться так называемая философская логика. Сейчас есть жесткое разделение между философской логикой, философией логики и собственно математической логикой, - разделение, которое понимает практически каждый исследователь в области логики. Но тогда все эти вещи существовали в некотором синтезе, разве что математики, за некоторыми исключениями, не связывались с идеологически туманными философскими интерпретациями логики. Скорее, намечались несколько тенденций, которые идентифицировались степенью использования математической техники в логических исследованиях.
Мое вхождение в мир логики в 1960-х определялось двумя обстоятельствами. Прежде всего потребностью было полное игнорирование идеологических штампов и мотивов в собственно логике. Сам термин "буржуазная философия", который имел широкое хождение вплоть до 1990-х гг., для меня был бессмыслен как в узком смысле слова (в применении к логике), так и в более широком (философия едина). Больше того, гегельянский стиль философствования с его немыслимо туманным жаргоном, эти категориальные системы, споры о "правильной" интерпретации Маркса, навевали невероятную скуку. Полагаю, что поколения ученых в нашей стране, которым преподается философия в университетах и в аспирантуре, подвержены таким же эмоциям, поскольку при таком понимании философии теряется всякий здравый смысл. Быть может, логика обладала для моего поколения притягательной силой как раз в силу того, что является олицетворением рациональности и того самого здравого смысла, который присущ науке. Вторым обстоятельством было мое понимание того, что заниматься техническими деталями логики, например, исследованием формальных систем, их построением, значило для меня заниматься не своим делом. Знакомство с работающими математиками убедило меня, что такую работу они делают лучше философов, не заботясь о философской интерпретации своих результатов. Признаться, я не обнаружил в себе таких математических способностей, которые позволили бы мне заниматься технической работой, хотя я и имел приличное знание как математики, так и собственно математической логики. Но для меня не менее интересным было достижение понимания того, насколько технические результаты математической логики имеют значение для философских доктрин и заключений. Собственно, в этом и состоит философия логики.
Конечно, философская логика, которая и стала моей областью, требует аккуратности в формулировках строгих результатов, их понимания и сферы действия. В этом отношении существует масса злоупотреблений, худшими из которых, например, являются "интерпретации" ограничительных теорем Геделя, коим нет числа. Так что в философской логике требуется соблюдение достаточной строгости и релевантности к предмету исследования. Имея за плечами подобные установки и стремления, в конце 1960-х я стал философским логиком.
Хорошо известно, что мы по большей части интересуемся теми проблемами, которые находятся в "мейнстриме" соответствующей области. Для философской логики важно удачное сочетание собственно логики и философских доктрин. Если находится такой человек, который в равной степени авторитетен в обоих областях, он оказывается в фокусе внимания всей отрасли. Его обсуждают, уточняют, полемизируют, опровергают, соглашаются и т.п. В конце 60-х таким человеком был в аналитической философии В. Куайн, и его философия логики и оказалась тем самым мейнстримом, который увлек меня на значительное время.
Философия логики Куайна была чрезвычайно привлекательна своим монистическим характером. Провозгласив, что логика первого порядка вполне достаточна для всех целей ("First-Order Logic is Logic Enough"), Куайн получил жесткую схему применения логики к философии. Онтологические проблемы свелись к выяснению значений связанных переменных, проблема указания (или референции) получила четкие очертания, ограничив указание сингулярными терминами, концепция значения была практически элиминирована, квантификация модальных утверждений оказалась чревата парадоксами. Привлекало меня в философии логики Куайна и то, каким образом даже в математических контекстах учитывались философские интересы, как это имело место в постепенном усилении и онтологических допущений при переходе от логики первого порядка к теории множеств в его книге "Теория множеств и ее логика", где понятие виртуальной сущности позволяло сгладить рез
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.