ИЗВЕСТИЯ РАИ. СЕРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА, 2009, том 68, № 1, с. 28-37
МОТИВЫ ПАМЯТНИКА И КАРНАВАЛА В ПРОЗЕ С.Д. КРЖИЖАНОВСКОГО
© 2009 г. И. Б. Делекторская
Статья посвящена анализу мотивов памятника и карнавала в творчестве С.Д. Кржижановского. "Московская проза" писателя, отличавшегося "петербургской" манерой мышления, в соответствии с теорией В.Н. Топорова рассматривается как одна из составляющих "петербургского текста русской литературы". Одновременно исследуются неизученные прежде связи "карнавальной" образности произведений Кржижановского с теорией карнавала М.М. Бахтина.
The article discusses the functioning of monument and carnival motives in the works of Sigizmund D. Krzhizha-novsky, who adhered to the St. Petersburg mentality. In accordance with V.N. Toporov's theory, Krzhizha-novsky's "Moscowian prose" is grouped here with the "Petersburgean" texts of Russian literature. Also, the article explores connections between the carnivalesque imagery in Krzhizhanovsky and the carnival theory of M.M. Bakhtin.
Сигизмунд Кржижановский назвал себя однажды писателем "известным своей неизвестностью". На его смерть Георгий Шенгели откликнулся строками в записной книжке: «Сегодня, 28 декабря 1950 года, умер Сигизмунд Доминикович Кржижановский, писатель-фантаст, "прозеванный гений", равный по дарованию Эдгару По и Александру Грину. Ни одна его строка не была напечатана при жизни» [1, с. 7-8]. Последняя фраза в этой записи не совсем точна: несколько рассказов Кржижановского все-таки пробились на страницы различных советских периодических изданий, а вот ни одному из шести составленных автором в разные годы сборников новелл и повестей не посчастливилось увидеть свет. Как бы то ни было, именно слова Г. Шенгели, не отличавшегося, как правило, восторженностью по отношению к писателям-современникам, подвигли первооткрывателя Кржижановского, Вадима Перельмутера, на поиски информации о нем, а затем - и на штудирование материалов его архива. В 1989 г. усилиями В. Перельмутера был напечатан первый сборник произведений Кржижановского "Воспоминания о будущем", затем - еще два: "Возвращение Мюнхгаузена" (1990) и "Сказки для вундеркиндов" (1991). Спустя десять лет вышел первый из четырех изданных на сегодняшний день томов пятитомного Собрания сочинений.
И, несмотря на это, имя и писания Кржижановского продолжают оставаться как бы на обочине русской литературы начала XX в. или, вернее, представлений о ней современных читателей, в том числе - профессиональных. Будучи переведена на европейские языки, проза Кржижановского за пределами России, к примеру, во Франции и в
Германии, пользуется куда большей популярностью, чем у себя на родине. Очевидно, дает себя знать прочно закрепившаяся за ним (в том числе -с подачи Г. Шенгели) маска-"клеймо" писателя-фантаста традиционно не слишком лестная с точки зрения академической филологии. Облекая в своих новеллах философские и эстетические идеи в подчеркнуто занимательную, порой даже приключенческую форму, Кржижановский сбивает с толку читателя. Его проза одновременно так "похожа" на слишком многое из знакомого широкой и неширокой публике, и так ни на что не похожа, что невольно возникает соблазн отмахнуться от литературного факта, априори признав его "второстепенность", вместо того, чтобы задаться вопросом о природе и реальном контексте этого феномена. Именно проблеме контекста в творческом наследии Сигизмунда Кржижановского (рассмотренной на примере мотивов памятника и карнавала) посвящена предлагаемая статья.
***
Поклонник творчества Кржижановского, автор непревзойденного по глубине и точности исследования проблем пространственного строя его произведений В.Н. Топоров (см.: [2]) в статье о мифопорождающей функции памятника Петру Первому работы Фальконе писал: «Вообще нужно отметить какую-то особенную легкость, с которой можно покидать скалу одному всаднику или вместе с конем <...>. Первый вариант - скала без всадника, но с конем фиксируется в рабочей тетради Пушкина <...>. В ней был нарисован фальконетов памятник - скала и конь, попирающий змею, при отсутствии всадника <...>. Эфрос
высказал предположение, что в первом варианте поэмы Евгения преследовала бронзовая фигура Петра, а конь оставался на скале. <...> Литературный отклик и обработка этого мотива - в рассказе С.Д. Кржижановского "Рисунок пером"» [3, с. 460].
Надо сказать, что и Кржижановский, и его новелла упомянуты здесь отнюдь не случайно. "Рисунок пером" (1934), как и другие тексты этого сугубо "московского" автора (хотя и не коренного москвича: он приехал в столицу из Киева в 1922 г.), множество раз подчеркивавшего свою "московскость", может, как это ни покажется странным на первый взгляд, служить подтверждением некоторых суждений В.Н. Топорова, связанных с так называемым "петербургским текстом русской литературы".
Действие новеллы происходит в Москве, в "Пушкинском кабинете" Румянцевского музея. Однако это отнюдь не означает, что Топоров ошибся и что новеллу Кржижановского необходимо исключить из комплекса "петербургского текста", - ибо данное сочинение как нельзя лучше соответствует постулату Топорова о возможности как "внешнего", так и "внутреннего" Петербурга (см.: [4, с. 49-50]). Кржижановский, без сомнения, был носителем "внутренней петер-бургскости", человеком петербургским по самому складу мышления, и именно в этом заключается, например, суть трагедии героя-повествователя (в большой степени - alter ego автора) повести "Штемпель: Москва" (1925), совершающего на глазах у читателя многочисленные, но бесплодные попытки помыслить Москву как философский и культурный феномен, пользуясь, условно говоря, петербургской мыслительной методологией (см.: [5]). В этом смысле Кржижановский, несомненно, оказывается близок писателям-эмигрантам, участвующим в создании "петербургского текста", находясь не только за пределами города, но и за пределами России (см.: [6, с. 40]).
Любопытно, что в "Рисунке пером" Кржижановский дает свой вариант пост-апокалиптического развития событий в рамках той самой "эсхатологической схемы", о которой В.Н. Топоров пишет: «.ничего не осталось, все погибло, и среди бесконечных вод - скала с конным всадником" [3, с. 460]. По ходу сюжета оживший "фальконетов" конь с пушкинского рисунка превращается в Пегаса, мгновенно опознающего в авторе "Медного всадника" своего "хозяина". То есть в ситуации, когда "ничего не осталось", вместо бронзового символического изваяния, по Кржижановскому, остаются: поэт и его поэзия, - что, кстати, отлично кореллирует со сформулированной писателем еще в ранней новелле «Якоби и "Якобы"» (1918) [7, т. 1, с. 107-122] концепцией филологии как религии убиваемого/убивающего
и возрождающегося/возрождающего слова, восходящей к символистским представлениям.
Сложная игра с мотивом памятника начинается у Кржижановского задолго до "Рисунка пером" в новелле "Кунц и Шиллер" (1922).
Сюжет новеллы, написанной в духе популярного в начале 1920-х годов неоромантизма, вкратце таков: в некотором немецком городке широко отмечается столетие со дня смерти Фридриха Шиллера. Особый успех у публики имеет доклад директора местного театра герра Готгольда Кун-ца, в котором доказывается, что "в бумагах поэта должна была находиться, очевидно, впоследствии затерянная, ни разу не опубликованная пьеса" [7, т. 1, с. 247], - лучшее из всех его произведений. Доклад, видимо, действительно хорош, ибо, вернувшись после окончания торжеств, уже ночью, домой, Кунц удостаивается посещения самого Шиллера, а точнее - мраморной статуи, покинувшей по такому случаю свое привычное место в центре городской рыночной площади напротив театра. Он пришел, чтобы показать исследователю текст той самой пьесы, тезис о существовании которой Кунц столь обстоятельно обосновал. Однако хозяин не узнает гостя, обходится с ним крайне неласково, чуть ли не выставляет взашей. И лишь когда мраморный Шиллер покидает дом господина директора, тот внезапно понимает, что это был за гость и какой блестящей научной перспективы он, Кунц, лишился. Бросается в погоню. Но статуя, вернувшись на постамент, вновь становится только статуей, а вожделенная пьеса так и остается непрочитанной.
Нетрудно заметить, что в "Кунце и Шиллере" переплетаются три сюжетно-тематических линии, берущих свое начало в эпохе романтизма.
1) Восходящий к пушкинским "Каменному гостю" и "Медному всаднику" сюжет об оживающей статуе (обращенная его интерпретация: человек преследует статую, а не наоборот). При этом, как писал Р. Якобсон, «Мы уже не воспринимаем в "Медном всаднике" статую Фальконе как таковую, мы переживаем ее как сюрреалистический миф поэта. <...> Статуи пушкинских стихов нельзя найти ни в какой глиптотеке» [8, с. 174-175]. Очевидно, что от данного утверждения один шаг до суждений В.Н. Топорова о "мифоген-ности" фальконетова Петра в рамках "петербургского текста".
2) Сюжет о воскресающем на время великом мастере, восходящий к новелле Э.Т.А. Гофмана "Кавалер Глюк". Эта новелла открывала собой "Фантазии в манере Калло", изданные в русском переводе в составе Собрания сочинений Гофмана в конце XIX в. Любопытно, что первый издатель "Фантазий" на немецком языке носил "говорящую" для нас фамилию Кунц. Одноименная же фигура директора театра у Кржижановского, су-
дя по всему, имеет непосредственное отношение к гофмановским "Необыкновенным страданиям директора театра", а также может похвастаться родством с персонажем из "Пролога в театре" к "Фаусту". В свою очередь сочетание фамилий главных героев Кунца и Шиллера с гофмановски-ми мотивами есть не что иное, как отсылка к гоголевской петербургской повести - "Невскому проспекту" - с его пародийными жестянщиком Шиллером, сапожником Гофманом и столяром Кунцем.
3) Сюжет о появлении утраченного текста, снова затем исчезающего. Как утверждает составитель и автор комментариев "Собрания сочинений" Кржижановского В. Перельмутер, рукопись, которую так и не смог прочитать герр Кунц, «судя по всему, последняя драма Шиллера "Demetrius" ("Дмитрий" - сюжет из русской истории начала XVII в., привлекший, как известно, и Пушкина), работу над кот
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.