<О трактате Николая Кузанского "О неином">
А.Ф. ЛОСЕВ
1. Трактат Н<иколая> К<узанского> "О неином" можно разделить на три части, из которых одна развивает собственное учение Н<иколая> К<узанского> (гл. I-XIII), другая же соответствующим образом интерпретирует учения антично-средневековых философов (гл. XIV-XX), третья же (гл. XXI-XXIV) разъясняет ряд деталей. Последнюю (XXIV) главу можно считать заключением трактата.
2. Основной вопрос, решаемый Н<иколаем> К<узанским> в первой части трактата, есть вопрос, который самим философом ставится так: "Что есть то, что прежде всего делает нас знающими?" или "Что такое определение, которое определяет себя самого и все?" В целях большей ясности, имея в виду подлинные намерения Н<иколая> К<узанского>, мы могли бы этот вопрос поставить и так: что делает вещь вещью и - не вообще вещью, но именно ею самою, этой-вот и такою-то вот вещью? И нельзя ли этот принцип формулировать не в отношении только данной вещи, но в отношении всех возможных вещей вообще, так, чтобы эта абсолютная индивидуальность вещи сама оказалась общим принципом и чтобы "это-вот" вещи, ее "этость" и "чтойность", получило единообразную логическую структуру<,> несмотря на бесконечное разнообразие отдельных вещей? Обобщенная формулировка тут нисколько не помешает абсолютной индивидуальности вещи. Вот, напр<имер>, собственное имя вещи, несомненно, выражает ее индивидуальность, но мы вполне вправе строить теорию имени вообще, невзирая на то, что имен очень много и что они весьма разнообразны.
а) Итак, что же делает вещь вещью? Н<иколай> К<узанский> предварительно выставляет тут в качестве основного и решающего момента - определение (definitio). По его словам, именно "определение" делает нас знающими и делает вещь именно ею самою. Однако, понимание этого "определения" у Н<иколая> К<узанского> весьма оригинально, особенно в сравнении с нашим обычным пониманием, при котором в определении выдвигается на первый план перечисление признаков. Дальше мы увидим, что Н<иколай> К<узанский> имеет в виду в своем "определении" нечто совсем другое (и этим, между прочим, - как о том мы скоро узнаем, - он наибольше приближается к диалектическому методу).
Но если не придавать этому термину обычного значения, то что же Н<иколай> К<узанский> тут имеет в виду?
Чтобы усвоить себе этот принцип, необходимо помнить общее антично-средневековое русло диалектики, из которого Н<иколай> К<узанский> исходит. А именно, всякая вещь, чтобы быть самою, должна, как гласит основное диалектическое положение, отличаться от всего иного, т<о> е<сть> быть не иною. Н<иколай> К<узанский> берет этот старый диалектический принцип и только формулирует его в максимальной общности. Оказывается, что "не иное" (или, если угодно, "неинойность", non aliud), в котором мы без труда узнаем закон отрицания отрицания, имеет значение решительно везде. Что такое небо? Очевидно, оно есть не иное что, как именно небо. Всякое бытие и всякое инобытие определяется впервые только этим принципом. Что такое, напр<имер>, иное, инобытие? Ясно, что инобытие есть не что иное, как именно инобытие, т<о> е<сть> инобытие есть инобытие именно в силу того, что его определяет принцип "неиного". Ясно, что и самое "неиное" есть не что иное, как именно "неиное", т<о> е<сть> оно тоже определяеся через "неиное", т<о> е<сть> через самого себя. Итак, во всякой вещи, во всяком понятии, во всяком бытии и во всяком инобытии "неиное" есть именно то самое, что делает вещь вещью, понятие понятием, бытие бытием и инобытие инобытием (гл. I).
b) Спрашивается: может ли в таком случае "неиное" быть чем-нибудь из того, что оно определяет? Ясно, что нет. "Неиное" - раньше всего того, что оно определяет, так как иначе оно не было бы определяющим принципом. "Неиное" не может быть, напр<имер>, небом, потому что тогда небо всё собой и определяло бы. И ничем вообще "неиное" не может быть, потому что всякое "нечто" есть не что иное, как нечто, т<о> е<сть> тем самым уже содержит в себе принцип "неинойности", т<о> е<сть> тем самым уже его предполагает. Но такая высота и непревосходимость основного принципа заставляет средневекового богослова Н<иколая> К<узанского> вспоминать о Боге, потому что только Бога можно было бы ставить так высоко над всем существующим. Однако, мы должны отдавать себе ясный отчет в этой богословской интерпретации, которую Н<иколай> К<узанский> использует здесь, как и во всех других местах. Дело в том, что Бог для Н<иколая> К<узанского> везде является тем или другим четко формулированным понятием. Даже там, где он говорит о непознаваемости, эта непознаваемость имеет у него очень четкое логическое значение. Поэтому с полным правом можно сказать, что проблема Бога является для него не столько богословскою, сколько философскою, да и философскою она является у него, главным образом, в чисто логическом и диалектическом смысле. Для Н<иколая> К<узанского> в данном месте ссылка на богословскую терминологию является только подкреплением того, что принцип "неиного" есть действительно наипервейший, наивысший принцип; и в этом смысле Н<иколай> К<узанский> не прочь считать этот термин наиболее выразительным из всех невыразимых имен Божиих. Но, собственно говоря, принцип "неиного" должен быть, по Н<иколаю> К<узанскому>, выше даже самого Бога (как это мы и найдем ниже, в гл. V), потому что если Бог есть не что иное, как Бог, то, очевидно, "неиное" определяет и самого Бога, т<о> е<сть> оказывается логически раньше него самого (гл. II).
Итак, неиное есть такое определение, которое определяет собою всё и себя самого.
c) Уже на этих первых порах нового учения появляется трудность, которую, конечно, чувствует и сам Н<иколай> К<узанский>, хотя и не говорит о ней вполне отчетливо. В самом деле, данная вещь есть не что иное, как данная вещь. Она и не то, и не другое, и не третье. Она вообще не есть что-нибудь иное. Спрашивается: но что же она тогда такое? Выделивши ее от бесконечного количества других вещей, которые являются не ею самою, но именно иным в отношении нее, какой же признак мы могли бы ей приписать? Ведь всякий признак есть нечто, а всякое нечто есть не что иное, как именно оно само, т<о> е<сть> уже предполагает неиное, т<о> е<сть> ее саму. Н<иколай> К<узанский> так формулировал "неиное" вещи, что его нельзя определить никакими признаками. Можно было бы даже сказать (хотя сам Н<иколай> К<узанский> прямо этого не говорит), что никакая вещь вообще не определима, потому что определение есть перечисление признаков, а всякий признак вещи есть иное в отношении самой вещи. Если вещь определима не через свои признаки, но только через себя саму, то это значит, скажем мы, что вещь просто неопределима.
По-видимому, этого рода соображения руководили Н<иколаем> К<узанским>, когда он писал III главу своего трактата. А именно, после того как он возвысил неиное над всем существующим, он вдруг начинает доказывать, что свет неиного постигаем только не иным* [в машинописи чернилами ошибочно исправлено на: ни иным. - Е.Т.-Г.]. Тут он исходит из традиционной платонической аналогии со светом. В самом деле, свет не есть само видимое, но только условие видимости. Когда я вижу чувственную вещь, я вижу вовсе не свет, а именно самую вещь, хотя без освещения я бы совсем не мог видеть вещи. Такой же свет нужно признать и в области ума. В результате, всякий свет, если его взять как свет, т<о> е<сть> без всякого инобытия, вне всяких различий, вне всяких малейших степеней освещенности, слился бы в одно неразличимое пятно или точку, и - мы утеряли бы самую возможность констатировать здесь свет. Но вот, оказывается, свет имеет разные степени своей интенсивности, допускает те или иные очертания. И это дает нам возможность созерцать уже то и другое и третье в свете; это впервые дает возможность созерцать самый свет, но - на том уже, что не есть самый свет, на том, что есть иное света.
Итак, иное вовсе не отрицается у Н<иколая> К<узанского>, когда он говорит о неином. Неиное не нуждается в ином (раз оно именно не есть иное), но оно проявляется в ином, и - только благодаря этому и можно говорить об его функциях (гл. III).
3. Давая такую общую установку учения о неином, Н<иколай> К<узанский> в дальнейшем развивает это учение как в направлении его "выше познаваемого" существа (гл. IV), так и в направлении его осмысливающих функций (гл. V, VIII).
а) Остановимся на первом. Уже был выставлен тезис, что неиное выше всего существующего и что существующее нисколько его не характеризует. Теперь этот тезис углубляется и обосновывается. В самом деле, это "выше" можно было понять совсем не философски. Как же нужно его понимать по Н<иколаю> К<узанскому>? Н<иколай> К<узанский> знает, что всё, касающееся мысли, или утверждается или отрицается. Можно ли сказать, что неиное что-нибудь утверждает, - напр<имер>, хотя бы самого себя? Если происходит утверждение, то это значит, что происходит утверждение чего-нибудь. Но всякое "что-нибудь" есть не что иное, как что-нибудь. Следовательно, оно уже предполагает неиное. А отсюда - неиное отнюдь не есть что-нибудь утверждающее (или отрицающее) самого себя. Оно выше всякого утверждения и отрицания. Здесь Н<иколай> К<узанский> вспоминает свое учение о "совпадении противоположностей". Есть такая область сущего, которая не характеризуется ни утверждением, ни отрицанием. Сюда и относит Н<иколай> К<узанский> свое неиное. И как таковое последнее превосходит решительно всякие виды бытия, если они связаны хотя бы с каким-нибудь утверждением или отрицанием. Нельзя, напр<имер>, о неином сказать, что оно есть вечное. Если даже оно фактически и вечно, то вечно не только оно; и сама вечность ничего тут специфического не характеризует. Вечность уже предполагает неиное, и потому она недостаточна для его характеристики. Неиное не есть единое, одно, и не есть сущее иль благое, потому что все эти области сами получают свое определение впервые только через неиное, а не наоборот. Ближе всего, конечно, подходит к неиному платоническое Единое, которое трактуется строжайшим образом вне всяких противоположений* [в машинописи оши
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.