ловеческой истории обманывают и в них не оказывается того абсолютного и завершительного смысла, в который верили раньше, - значит ли это, что нигде и ни в чем, ни на земле, ни на небе, ни в чувственно видимом, ни в его сверхчувственной основе, нет совсем никакого смысла? Человек так не может верить, хотя бы по естественному чувству самосохранения, да и он не должен так верить. Если обмануло близкое и переходящее, он с тем большей энергией станет искать далекого и окончательного, и чем труднее его жизненное положение, тем дороже ему делается идеал, независимый ни от каких житейских случайностей. Когда темно кругом и темно впереди -чтобы не упасть духом, не растеряться, не прийти в отчаяние, а бодро делать свое дело, - надо очень крепко верить, что нет такого мрака, которого не рассеют лучи вечного света!"6
Эти живительные и одухотворяющие строки, так поднимающие весь строй души и достоинство человека, звучат для нас бодрым призывом к неуклонному выполнению того, что должен дать от себя каждый человек, несмотря ни на какие обстоятельства. Пусть образ нашего старого учителя будет для нас всегда неустанным напоминанием того, как человеку подобает смотреть на невзгоды жизни и как он неуклонно должен лелеять в себе мечту о нашей исконной отчизне - о том, что не от мира сего. Пусть все дорогие нам черты усопшего, пусть весь его чарующий облик будет всегда перед нашим взором: его незлобливая улыбка поможет нам не отдаваться огорчениям житейской суеты, поможет нам не растрепать своего внутреннего достояния, а видеть истинную ценность лишь в исконном, вечном и завершающем!
Павел Попов
6 Лопатин Л.М. Неотложные задачи современной мысли. См.: Лопатин Л.М. Аксиомы философии. М., 1996. С. 450.
Павел Сергеевич Попов как историк философии1
Т. Г. ЩЕДРИНА
Для современных гуманитариев: историков философии, психологов, литературоведов и др. - особый интерес представляют блестящие историко-философские исследования Павла Сергеевича Попова. И дело даже не столько в их содержательной насыщенности, оригинальности и глубине интерпретаций2, сколько в тех методологических интенциях, которые и сегодня не потеряли своего значения принципиальных оснований историко-философского исследования. Речь, в частности, идет об обращении П.С. Попова к архиву как к фундаменту историко-философского исследования.
1 Работа выполнена при финансовой поддержке гранта РГНФ. Проект № 07-03-00278а.
2 См., например, его ранние, но уже вполне зрелые в философском отношении, работы: Бергсон и его критики // Георгию Ивановичу Челпанову от участников его семинариев в Киеве и Москве, 18911916. Статьи по философии и логике. М., 1916; Значение учения Д. Локка о качествах // Вопросы философии и психологии. 1916. № 135.
© Щедрина Т.Г., 2008 г.
Анализ публикаций архивных документов, сделанных Поповым, показывает, что он искал в рукописном наследии не только новизну в привычном смысле этого слова -как добавление какого-либо отрывка к целостному портрету философа, - но формировал с помощью архивов новый взгляд на идейно-тематическую структуру и проблематику философии изучаемой эпохи и тем самым менял или обогащал взгляд на проблемы, ставшие традиционными. Этот подход наиболее ярко проявился в подготовленных им публикациях архивных материалов Вл. Соловьева3. Сегодня, я думаю, пришла пора проанализировать его оригинальный опыт комментирования рукописей, что позволит нам понять свои собственные проблемы работы с архивом в области истории философии. Для нас особенно важна направленность историко-философского исследования Попова: постоянное соотнесение исторически далеких от ученого идей с современным ему проблемным контекстом. А это предполагает, конечно, что историко-философская работа не ограничивается представлением материала самого по себе или в последовательной смене концептуальных "декораций", но требует погружения в контекст современных проблем философского знания. Все эти методологические приемы в полной мере демонстрируются в опубликованных им самим историко-философских трудах.
Публикуемый ниже текст открывает нам еще одну грань Попова как историка философии - своеобразный опыт в контексте русской философской сферы разговора. Обращаясь к обсуждению идей Л.М. Лопатина, он настолько чутко вслушивается в мысль своего учителя, что небольшая рецензия становится пространством беседы: Лопатина и Соловьева, Лопатина и немецкой философии, современности и европейской философской традиции.
Как и любой архивный текст, рецензия Попова имеет свою судьбу. Она была написана для ежегодника "Мысль и слово", который издавал Г.Г. Шпет. Попов и Шпет оба учились у Г.И. Челпанова, позднее сотрудничали в ГАХНе и в Институте научной философии4, но их общение далеко выходило за рамки ГАХНа и продолжалось во время семейных вечеров, которые устраивались в доме Шпета5. Я думаю, что методологические ориентиры Попова формировались в разговорах со Шпетом6, который во главу угла любого философского исследования ставил исторический принцип, открывающий путь к пониманию динамики философских и научных идей. Причем философские основания этого принципа Шпет обнаружил именно в русской философии, в традиции "положительной философии" на русской почве7. Созвучие Шпета с этой традицией
3 См.: Материалы к биографии Вл. Соловьева / Публикация П.С. Попова // Мысль и Слово. 19181921. Т. II, 1. С. 186-197.
4 См.: Коган Л.А. Непрочитанная страница (Г.Г. Шпет - директор Института научной философии: 1921-1923) // Вопросы философии. 1995. < 10. С. 95-117.
5 Дочь Шпета Марина Густавовна Шторх вспоминает: "С середины 20-х годов у нас дома регулярно собиралась хорошая веселая компания, приблизительно раз в месяц или чуть реже. Мы жили в коммунальной квартире (четыре комнаты из пяти), но все же у нас было больше места. Ведь все тогда жили в коммунальных квартирах и в страшной тесноте. Сейчас это кажется смешным и нелепым, потому что публика была избранная: Качалов, Москвин, Сахновский, Щусев, внучка Толстого Анна Ильинична с мужем Поповым и др. Собирались человек по двадцать и гуляли всю ночь".
6 Подробнее об этом см.: Поливанов М.К. Очерк биографии Г.Г. Шпета // Начала. 1992. № 1. С. 18.
7 Шпет определял положительную философию как "единое, внутренно связанное, цельное и конкретное знание о действительности". Он писал: "Возьмем только наше и самое ближайшее: кто станет отрицать, что философские учения П. Юркевича, Вл. Соловьева, кн. С. Трубецкого, Л. Лопатина входят именно в традицию положительной философии, идущую, как я указывал, от Платона? И мы видим, что Юркевич понимал философию как полное и целостное знание, - философия для него, как целостное мировоззрение, - дело не человека, а человечества; Соловьев начинает с критики отвлеченной философии и уже в "Философских началах цельного знания" дает настоящую конкретно-историческую философию; кн. Трубецкой называет свое учение "конкретным идеализмом"; система Лопатина есть "система конкретного спиритуализма"...". Цит. по: Шпет Г.Г. Философия и история // Шпет Г.Г. Мысль и слово. Избранные труды. М., 2005. С. 199.
проявлялось не только в его философских положениях, но и в его философских деяниях: в подборе авторов и тематике статей и рецензий для ежегодника "Мысль и Слово". Эта традиция стала ключевой и для Попова, что демонстрируется в публикуемой рецензии. Достаточно сравнить два текста: архивный текст Шпета "Сознание феноменологическое и реальное" (около 1918)8 и рецензию Попова (1918), чтобы уловить их интеллектуальное и контекстуальное созвучие. И тот и другой обращаются к философскому спору Соловьева и Лопатина, только для Шпета интересен гносеологический аспект этого спора, посвященный проблемам единства сознания9, а для Попова -этический ракурс, позволяющий сопоставить взгляды Лопатина и Соловьева на проблему зла. Не менее созвучными становятся попытки Шпета и Попова прочертить силовые линии возможных европейских влияний на этот спор (анализ влияния Лейбница и Шеллинга, отрицание прямого копирования шагов Гегеля в русской философии и т.п.)10. Но в данном случае можно лишь наметить контуры их созвучия, поскольку сравнительный анализ взглядов Шпета и Попова - тема отдельного историко-философского исследования.
События 1917 г. не способствовали научным исследованиям в области философии,
рецензия Попова не была опубликована - ежегодник прекратил свое существование.
Она сохранилась в архиве Шпета и предстает сегодня как важный элемент архива эпо-
хи11, требующий не просто архивной публикации, но соотнесения с современными фи-
12
лософскими дискуссиями . Эта небольшая рецензия из архива позволяет нам избежать схематизации интеллектуальной биографии Попова, открывая еще одну грань его широкого интеллектуального горизонта. Более того, исследование предмета во всей полноте (с учетом архива эпохи) - принцип, лежащий в основе подхода Попова, Шпета и других русских историков философии - дает нам возможность по-новому взглянуть и на историю русской философии. Погружаясь в архив эпохи, мы узнаем, что Попов - не только логик, и Шпет - не только феноменолог, и Лопатин - не только спиритуалист. Каждый из них во всей интеллектуальной и экзистенциальной полноте прочерчивает свою линию в культурно-философской ткани русской философии.
8 См.: Шпет Г.Г. Сознание феноменологическое и реальное // ОР РГБ. Ф. 718. К. 22. Ед. хр. 15.
9 Анализ этой работы см.: Щедрина Т.Г. "Я пишу как эхо другого..." Очерки интеллектуальной биографии Густава Шпета. М., 2004. С. 171.
10 В контексте анализа этой точки интеллектуального созвучия особое значение приобретает текст Шпета "Очерк развития русской философии" (1922).
11 В историко-философском ракурсе или в аспекте истории идей "архив эпохи" - это определенный массив документов, найденных в различных архивах, но составляющий некоторое целостное идейно-духовное образование. "Архив эпохи" может выступать как коммуникативный контекст, в который необходимо погрузить устоявшийся сегодня комплекс идей и представлений, содержащийся, как правило, в опубликованных текстах того времени.
12 Замечу, что архивное наследие русских философ
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.