ИЗВЕСТИЯ РАИ. СЕРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА, 2008, том 67, № 3, с. 24-32
РАССКАЗЧИК И СЛУШАТЕЛЬ В РАННИХ ПОВЕСТЯХ ГОГОЛЯ
© 2008 г. Л. А. Софронова
В статье рассматривается соотношение устного и письменного слова в "Вечерах на хуторе близ Ди-каньки". Показано, что сюжеты повестей и их вводные истории в конечном счете оказываются пересказом народных рассказов о сверхъестественном (как это происходит в традиционной культуре). Анализ поведения рассказчиков и слушателей повестей дополняет исследование.
The article is concerned with the operation of the opposition between the oral and the written word in the "Evenings at a Farm Near Dikan'ka", with relations between plots of the novellas as well as those of their introductory stories, on the one hand, and folk stories of the supernatural, on the other, and, finally, with the fact that, in the end, Gogol's narrative turns out to be a retelling as is often the case with folk culture. The essay includes the analysis of the behaviour of story-tellers and their audiences presented in the novellas.
В предисловиях и зачинах повестей цикла "Вечера на хуторе близ Диканьки" содержатся предупреждения о том, что читатель соприкоснется с текстом, кем-то рассказанным, а не с авторским словом писателя, развиваются темы устного слова, рассказа и беседы. Повести построены как рассказ, кроме того, в них включены вводные рассказы. То, что писатель выбрал форму рассказа, типично для его времени. «Обстоятельства, о которых идет речь ("вечера"), с вариациями времени, места и лиц (зимние и летние собрания юношей, друзей, солдат, разговоры у огня костра, камина, печки; вечерние застольные беседы), стереотипны для литературы романтической эпохи» [1, с. 297]. Кроме того, Гоголь явно имел в виду устные рассказы, бытующие в народной культуре: ".. .существование в рамках устной речи - это принципиальная характеристика, отличающая текст традиционной культуры на всех уровнях -начиная с чисто языковых <...>, кончая общими принципами порождения текста" [2, с. 153]. Писатель настаивает на "устности" своих повестей, фиксирует внимание читателя на особенностях устного слова, на что обратил внимание А. Синявский (Абрам Терц): ".извольте, послушайте, как не умеют говорить по-литературному, да и просто по-русски, на хуторе близ Диканьки, как не могут связать двух слов, не помянув чорта, свата и брата или не увязнув в пришедших на ум, невообразимых путрях и пундиках" [3, с. 326]. Разумеется, устное слово, перенесенное в литературный текст, не может не испытывать влияния авторского слова писателя. "Устные и письменные жанры и формы перетекают друг в друга, пересекаются и взаимодействуют, скрещиваются и дробятся, специализируются и унифицируются, актуализируются и угасают, создавая для каждой данной эпохи и каждой языковой и литературной традиции свой неповторимый узор" [4, с. 12].
Гоголь утверждает позиции устного слова, противопоставляя его слову письменному и показывая их нерезультативное взаимодействие на "отрицательном" примере панича в гороховом кафтане, который говорит "вычурно, да хитро, как в печатных книжках! Иной раз слушаешь, слушаешь да и раздумье нападет. Ничего, хоть убей, не понимаешь! Откуда он слов понабрался таких" [5, с. 5]. Так утверждается приоритет устного слова над письменным, точнее, над устным словом, пережившим влияние письменного. В доказательство своей правоты Рудый Панько, будто вспомнив споры XVIII в., приводит старинный анекдот о школяре, которого именует "латынь-щиком". Этот школяр решительно забыл "наш православный язык" и кичится перед отцом своей ученостью до тех пор, пока грабли не ударяют его по лбу. Дж. Страно полагает, что «Рудый Панько делает <...> своеобразное программное заявление, манифест поэтики, направленный против изысканности, тонкости сентиментализма, посредством "присказки" о "школьнике-латыньщи-ке" он подчеркивает живой, колоритный характер "нашего православного языка" (в смысле обиходной речи, включающей и сквернословие)» [1, с. 299]. Представляет Гоголь ситуацию, при которой устное слово подвергается изменениям, оказавшись в письменном тексте. Если Рудый Панько осуждал истории, рассказываемые "печатным" словом, то Фома Григорьевич выступает против искажений устного слова, попавшего в книгу некоего писаки: "Нахватают, напросят, накрадут всякой всячины, да и выпускают книжечки, не толще букваря, каждый месяц или неделю" [5, с. 36]. Услышав свои чудесные истории, превращенные в письменный текст, с криком - бре-ше сучый москаль - Фома Григорьевич требует прервать чтение. Следовательно, рассказы дьяка
переделаны так, что его слово стало неузнаваемым, с чем он не может согласиться.
Устное слово не только противопоставляется письменному, оно раздваивается и различается как старое и новое. Высоко оценивается устное слово старого образца. Им владеет дед Фомы Григорьевича, противостоящий нынешнему балагуру, который говорит таким языком, "будто ему три дня есть не давали, то хоть берись за шапку, да из хаты" [5, с. 37]. Так через наивное слово простеца писатель определяет значимость устно-сти и отмежевывается от произведений, якобы выстроенных на фольклорной основе и искажающих устное слово. Он как бы противопоставляет этим сочинениям свои собственные, в которых стремится сохранить природу устного слова народной культуры. Вполне вероятно, что предпочтения, оказанные письменному слову, связаны также и с тем, что писатель осознавал, что "устная речь в большей степени, нежели письмо, является подлинным свидетельством общественной позиции, восприимчивости и ментальности человека" [6, с. 382].
Устное слово - это не только слово повседневной речи, это и слово фольклорное, на основе которого формируются тексты народной культуры. Письменное слово - это слово не только литературы, но и публицистики, документов, мемуаристики, а также некоторых текстов, находящихся в пограничье между литературой и фольклором, или собственно фольклора. По мнению С.М. Толстой, эти два типа слова различаются как способами изложения текста, так и способами коммуникации. Исследователь указывает на однократность устного текста, одновременность его отправления и получения, на конкретность адресата. Письменный текст, соответственно, многократен, между его отправлением и получением существует временной разрыв, его адресатов может быть сколь угодно много [4, с. 9]. Устное слово способно взаимодействовать со словом письменным, в результате чего оно утрачивает некоторые признаки устности. С.М. Толстая предлагает использовать понятие шкалы устности, утверждая, что "в фольклоре существуют жанры, ориентированные на письменный полюс, в литературе - жанры, ориентированные на устный полюс" [4, с. 12]. Она прослеживает, как трансформируется устный текст, превращаясь в текст культуры, например, он утрачивает однократность и приобретает множество потенциальных адресатов. Он же воспроизводится в готовом виде, подобно письменному тексту, и обладает той же устойчивостью и завершенностью. Между устным и письменным словом существует ряд переходов, "фазовых превращений" [7, с. 290]. Оказавшись в новом контексте, устное слово утрачивает ряд своих примет, так как происходит "резкое уменьшение пластичности текста при
переходе из устной традиции в письменную" [7, с. 290]. Оно искажается, лишаясь способности к вариативности, к повторам, число которых резко сокращается. "Попав в литературу, фольклорные произведения (чаще - их фрагменты или отдельные элементы) получают многообразные семантические переогласовки, переходят в другой стилистический регистр, обретают иные жанровые амплуа" [7, с. 296].
Взятые вместе, повести "Вечеров" представляют собой единый текст, расслаивающийся на варианты, между которыми существуют формальные и семантические переклички. Он имеет в своей основе мифологический текст народной культуры - устный рассказ о сверхъестественном, быличку. Гоголь не стремился к точности воспроизведения, но и не перелагал эти рассказы на язык другой, ученой культуры. Писатель сумел воспроизвести их глубинные смыслы, а следовательно, и очертания мифологической картины мира. Естественно, он делал "мифологические ошибки", их, можно сказать, требовала от него романтическая поэтика.
Важнейшим различительным признаком народных рассказов "является наличие/отсутствие сюжетного развития (фабулы)" [8, с. 11]. Повести Гоголя по-особому сюжетны, и каждый сюжет определяется мотивом встречи человека с демонологическим персонажем, который в народном рассказе сигнализирует о развертывании ситуации, предопределяет "дальнейшую судьбу человека, составляет объект многих примет, поверий, гаданий, а также отдельных обрядовых действий и ритуалов" [9, с. 126]. У Гоголя человек встречается с чертом, колдуном, ведьмой, русалкой. Происходят такие встречи на фоне повседневности, присутствующей и в народном рассказе, пусть в свернутом виде. У Гоголя повседневность изображается подробно. На первый взгляд она насыщена лишними деталями, будто отвлекающими от возможного появления мифологического персонажа. Кажущаяся их избыточность способствует тому, что при столкновении реального и мифологического происходит резкий взрыв. Тогда сюжет "оживает", при появлении пришельцев из потустороннего мира все его линии активизируются. Основной мотив встречи вызывает дополнительные мотивы, в реальном пространстве начинает энергично развиваться сюжетная интрига, вновь требующая избыточности деталей повседневного, которое никогда не превышает по значимости столкновения мифологического и реального, оно остается определяющим.
Рассказ никогда не ведется от первого лица, рассказываются события, случившиеся с другими. Рассказ произносится не в первый раз, рассказчик его уже слышал и повторяет, причем не один раз. Так в действие включается категория
пересказывания. Он «произносит чужой текст, ему не надо структурировать пространство текста -это уже задано. Но это "готовое пространство" -чужое, не принадлежащее говорящему, который находится вне его» [10, с. 143]. Зато рассказчик в состоянии выбрать позицию внутри или вне пространства текста [10, с. 143]. В. А. Храк
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.