ИЗВЕСТИЯ РАН. СЕРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА, 2014, том 73, № 4, с. 39-44
_ К 200-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ _
М.Ю. ЛЕРМОНТОВА
СЮЖЕТ И ПРОСТРАНСТВО В "БЭЛЕ" ЛЕРМОНТОВА © 2014 г. В. Ш. Кривонос
В статье анализируются особенности взаимосвязи и принципы взаимодействия сюжета и пространства в "Бэле" Лермонтова. Автор доказывает, что такие традиционные сюжетные схемы, как романтическая и ориенталистско-колониальная, не являются универсальными для лермонтовской повести. В этой связи специально изучается сюжетообразующая роль пространства в "Бэле", что позволяет по-новому прочитать драматическую историю отношений героев, принадлежащих к разным мирам.
The article analyzes the specific relationship between the plot and space in Lermontov's 'Bela' and the principles of their interaction. The author argues that Romantic and Oriental/colonial plot schemes are not all-inclusive for Lermontov's story. In this regard, we study the role of space in the plot organization, which allows us to read - in a new way - the dramatic story of relations among Lermontov's characters belonging to different worlds.
Ключевые слова: Лермонтов, Кавказ, сюжет, пространство, разные миры. Key words: Lermontov, Caucasus, plot, space, different worlds.
В предлагаемой статье рассматривается взаимосвязь сюжета и пространства в "Бэле", лишь волею "маловажного случая", по уверению повествователя, который застрял в гостинице на три дня и там ее записал, ставшей "первым звеном длинной цепи повестей" [1, с. 239]. В "Предисловии" к "Журналу Печорина" повествователь специально оговаривается, что "поместил в этой книге только то, что относилось к пребыванию Печорина на Кавказе", оставив за ее пределами тетрадь, "где он рассказывает всю жизнь свою" [1, с. 249]. Поскольку интересует повествователя в первую очередь не биография Печорина, а история его души, то оговорка несет в себе важное в этом плане указание, что обозначенная история неотделима от пространственной формы существования героя. Повесть, открывающая роман, оказывается таким образом не случайным, но необходимым звеном в его смысловой структуре; она служит ключом к основному сюжету "Героя нашего времени".
Что касается локального сюжета "Бэлы", то в нем видят отражение фабульной схемы «романтической новеллы о любви европейца к "дикарке"» [2, с. 576]. Сходная коллизия многократно воспроизводилась в русской беллетристике 1830-х годов, где пользовались популярностью "ориента-листско-колониальные сюжеты" [3, с. 38], одним из которых "была любовь имперского офицера и туземной красавицы" [4, с. 178]. Сюжет лермонтовской повести, если рассматривать его в таком
ракурсе, прочитывается так: "...русский офицер сначала соблазняет горскую красавицу, а потом предает ее, и она умирает в мучениях" [4, с. 178]. Подобная сюжетная конструкция не совпадает с художественным устройством "Бэлы", но отвечает литературным вкусам повествователя, который "недавно на Кавказе" [1, с. 204], где, как ему представляется, "кругом народ дикий, любопытный" и "случаи бывают чудные", почему ему и "хотелось вытянуть" из Максима Максимыча "какую-нибудь историйку" [1, с. 208]. От любовной истории, рассказанной старым кавказцем, он "ожидал трагической развязки" и потому посчитал себя неожиданно обманутым, услышав, что Печорин и Бэла "были счастливы" [1, с. 222]. И хотя в итоге сюжетная судьба героини складывается трагически, вина Печорина, если следовать за логикой событий, отнюдь не кажется абсолютной, так что книжные ожидания повествователя все равно оказывается нарушенными.
Между тем в изложении Максима Максимы-ча, что объясняет настроение его слушателя, история Бэлы как будто и в самом деле строится по правилам колониального дискурса, пусть и с отклонениями от его идеальной модели. Если Пушкин "изобретает" Кавказ как литературную константу русского романтизма (подробнее см.: [5, с. 336-352]), то Лермонтов, на что не раз обращали внимание, сосредоточен на теме "покорения" Кавказа (ср., например: [6, с. 133-155]). В "Бэле" Кавказ, увиденный глазами Максима
Максимыча, предстает не как экзотическая достопримечательность, но как завоеванная территория. По внешнему виду прибывшего в крепость Печорина он "тотчас догадался", что молодой офицер «на Кавказе у нас недавно. "Вы верно -спросил я его: - переведены сюда из России?"» [1, с. 209].
Россия и Кавказ соотносятся в сознании Максима Максимыча как метрополия и ее колониальная окраина, наделяемая соответствующими его личному опыту характеристиками. Ср.: "Уж эта мне Азия! что люди, что речки - никак нельзя положиться" [1, с. 227]. Поскольку сам он на Кавказе давно, то воспринимает его не только как чуждый ему и чужой мир, куда он пришел в качестве завоевателя. Степень вовлеченности Максима Максимыча в пространство, с которым он связан долгими годами военной службы, такова, что он себя с ним отождествляет: у нас. Вместе с тем от аборигенов он, даже и сближаясь с ними в бытовой повседневности, подчеркнуто дистанцируется, что выражается в характерном для колониального дискурса противопоставлении: мы и они.
Подчеркнем, что позиция Максима Максимыча по отношению к туземному населению, определяющая и его риторику, и истолкование им сюжетных событий, исторически и психологически объясняется ситуацией 'русский человек на Кавказе', порождавшей иной образ жизни в обстановке, далекой от привычной и обыденной (подробнее см.: [7, 121-124]). Отмеченная ситуация, воспроизведенная в повести и художественно осмысленная, бросает разнообразные отсветы на ситуации сюжетные. В истории, рассказываемой Максимом Максимычем, появляется и действуют, оставаясь на периферии сюжета или смещаясь к его центру, в зависимости от роли, которую они играют в событиях, туземные жители, именуемые Максимом Максимычем "азиатами" и характеризуемые им как "ужасные бестии", "ужасные плуты", "мошенники" [1, с. 205], "разбойники" [1, с. 207] и др. Так, "рожа" у Казбича "была самая разбойничья" [1, с. 211]; даже в Бэле "не молчит разбойничья кровь" [1, с. 230].
Восприятие штабс-капитаном Кавказа и кавказцев свидетельствует о расширении его географического и психологического опыта, что обусловлено освоением и присвоением им нового пространства; этнокультурные стереотипы и бранные инвективы, к которым он прибегает, характеризуя поведение и нравы аборигенов, служат между тем отражением не только его личных взглядов, сформированных приобретенным опы-
том, но и клишированных представлений, навязанных официальной точкой зрения и разносимых официозной публицистикой (ср.: [8, с. 17]).
Максим Максимыч не только разделяет, но и подтверждает, ссылаясь на собственные впечатления, получившие хождение в русском обществе мнения о "дикости" Кавказа, которым соответствует представление о "дикости" его обитателей (см.: [9, с. 91-93]). На вопрос про похищение Бэлы, не "зачахла" ли она "в неволе, с тоски по родине", он отвечает: "- Помилуйте, отчего же с тоски по родине? Из крепости видны были те же горы, что из аула, а этим дикарям больше ничего не надобно" [1, с. 220]. Такие речевые формулы, как "азиаты" или "дикари", применялись в ходе колонизации Кавказа для создания коллективного мифологизированного портрета горцев, лишая их тем самым индивидуальных черт (ср.: [10, с. 34]). В этом смысле логика Максима Максимыча кажется безупречной: если родина этих дикарей -горы, то никаких причин чахнуть у Бэлы нет. Ведь связь ее с родным для нее пространством не разорвана, так что она может по-прежнему себя с ним идентифицировать; укореняясь за годы службы в чужом пространстве, как в своем, Максим Максимыч, как ему видится, правильно понимает и толкует состояние Бэлы.
Связь аборигенов с пространством, задающим свою меру их образу жизни, очевидна для него и тогда, когда он утверждает, что Казбич "был совершенно прав" - прав "по-ихнему", отомстив за кражу у него коня; повествователя, услышавшего мнение Максима Максимыча, поражает "способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить" [1, с. 223]. Ср. его объяснение попытки того же Казбича увезти Бэлу: "- Помилуйте, да эти черкесы известный воровской народ: что плохо лежит, не могут не стянуть; другое и не нужно, а все украдет... уж в этом прошу их извинить!" [1, с. 235]. Дистанцируясь от горцев, с которыми он обретается в одном пространстве, своем для них и чужом для него, как бы он себя с этим пространством ни отождествлял, Максим Максимыч именно что применяется к туземным обычаям, но сам им не подражает и на практике им не следует.
По-своему применяется к ним и Печорин, хоть и оказавшийся на Кавказе недавно и только там осваивающийся, но тоже ведь тот самый русский человек, о свойствах которого рассуждает повествователь. Он прибывает на Кавказ из России и превращается здесь из русского европейца в русского кавказца, демонстрируя «способность в определенные моменты быть "человеком Востока", совмещать в себе несовместимые культур-
ные модели» [11, с. 227]. Поэтому он и действует, когда считает нужным, так, как это принято у азиатов, но оставаясь при этом и русским человеком, чем ставит Максима Максимыча, не знающего, как реагировать на его поступки, "в тупик" [1, с. 229]. Недоумение старого кавказца, столкнувшегося с непонятным ему характером, проявляется и тогда, когда, вспоминая о совместной жизни с Печориным и называя его "славным малым", он сначала оговаривается, что был тот "только немножко странен", а следом уточняет, что "с большими был странностями" [1, с. 209]. Что касается странностей, отличающих восприятие Печориным горцев и их нравов, обернувшееся прямым вмешательством в туземную жизнь, то они приобретают важное сюжетное значение -приобретают потому, что пространство, где развертывается действие, само к такому повороту событий располагает.
В "Бэле" именно пространство первично по отношению к сюжету, а сюжет вторичен: он порожден пространством и привязан к нему (ср. замечания о соотношении места действия и сюжета в тексте: [12, с. 137]). Таков здесь универсальный принцип взаимодействия сюжета и пространства, где последнее, кстати, определяет движение как
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.