ИЗВЕСТИЯ РАН. СЕРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ И ЯЗЫКА, 2013, том 72, № 1, с. 45-51
ТОМАС МАНН И "ЮНОШЕСКИЙ МИФ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ"
© 2013 г. А. И. Жеребин
Статья содержит интерпретацию новеллы Томаса Манна "Тонио Крегер" (1903) в смысловом пространстве символистской философии творчества и в связи с идеей возрождения гуманистической культуры, которую немецкие поэты и философы начала ХХ в. формулировали под влиянием русской мысли.
The article offers an interpretation of Thomas Mann's "Tonio Kroger", placing it in the context of the symbolist philosophy of art and connecting it to the theory of the humanist culture revival as formulated by the German poets and philosophers of the beginning of the XXth century, who were influenced by the Russian thought.
Ключевые слова: генотекст, гуманизм, декаданс, мистерия, ресакрализация, русская идея, символизм, софиология, топос, эстетизм.
Key words: genotext, humanism, decadence, mystery play, resacralization, Russian idea, symbolism sophiology, topos, aestheticism.
В 1921 г. Томас Манн заканчивает свое вступление к "Русской Антологии" знаменательными словами: "Россия и Германия должны знать друг друга все лучше и лучше. Они должны рука об руку идти в будущее"[1, Бё. 10, Б. 603]1. В устах Томаса Манна этот призыв больше, чем риторическая формула; за ним стоит опыт личного переживания "русской идеи", которая открылась ему в творчестве Тургенева и Толстого, Гоголя и Достоевского. "Сущность русской души" и учение Ницше - в той же статье Томас Манн упоминает их рядом, в одной фразе, как ключевые и равные по значению открытия своей молодости. Они спасли его от декадентства и "духовной смерти", явились "мостом в будущее", по которому он, "сын бюргерской эпохи", совершил спасительный переход в ХХ столетие [1, Бё. 10, Б. 597]2. Опыт этого перехода лег в основу автобиографического рас-
1 Статья Т. Манна была написана как вступление к специальному номеру журнала "Süddeutsche Monatshefte" ("Южногерманские ежемесячники"), озаглавленному «Meisterwerke der russischen Erzählungskunst" ("Шедевры русского повествовательного искусства"). Душой издания был русский переводчик Александр Элиасберг, который в 1920 г. инициировал также издание книги "Новые русские прозаики" ("Neue russische Erzähler"), вышедшей с посвящением Томасу Манну: "Томасу Манну, искусному мастеру немецкой прозы, посвящает этот сборник с глубоким почтением составитель" (см. [2, с. 169-179].
2 "В самом деле, есть два явления, которые связали с новыми временами сына века девятнадцатого, сына бюргерской
эпохи, защитив его от духовного оцепенения и смерти, про-
ложив перед ним мосты в будущее, - Ницше и сущность русской души".
сказа "Тонио Крегер" (1903), где Т. Манн впервые употребляет выражение "святая русская литература" [1, Бё. 8. Б. 300]. Затем он многократно варьирует его в более поздних своих произведениях -"Размышления аполитичного" (1918), "Галерея русских писателей" (1922), "Достоевский - но в меру" (1946), "Мое время" (1950). Так, в "Размышлениях аполитичного" читаем: "Не есть ли русский человек самый человечный из людей? Не есть ли его литература самая человечная из всех -святая по природе своей гуманности?" [1, Бё. 12, Б. 437]3. В идейной структуре рассказа "Тонио Крегер" ключевую роль играет, как известно, эпизод встречи молодого, но уже прославленного писателя Тонио Крегера с русской художницей Лизаветой Ивановной. Этот эпизод - поворотный пункт в развитии действия. Он содержит пространный разговор об искусстве, в ходе которого Тонио, варьируя тему "проклятого поэта", жалуется на судьбу художника, обреченного на то, чтобы оплачивать свой дар изоляцией и одиночеством, неспособностью к любви и простому человеческому счастью [1, Бё. 8, Б. 288-305]. В ответ Лизавета Ивановна напоминает своему другу о высоком призвании художника, а самого Тонио насмешливо называет "заблудшим бюргером" [1, Бё. 8, Б. 305].
3 Ср. в эссе "Мое время" ("Meine Zeit"): "Кто осмелился бы отказать в человечности России, вечной России? Нигде и никогда не бывало более глубокого гуманизма, чем в русской литературе, святой русской литературе, как я писал в одной своей юношеской новелле" [1, Bd. 11, S. 320].
Комментируя этот эпизод, Герман Курцке пишет: "Разговор Тонио Крегера с Лизаветой Ивановной - это разговор бюргера с человеком богемы. Бюргер в этой среде - человек конченный. Сначала Крегер ошеломлен утверждением Лизаветы о том, что он никто иной, как заблудший бюргер. Но затем он развертывает настоящую апологию бюргерства, и, противореча высокомерному эстетизму обитательницы Швабинга, именно бюргерскую культуру провозглашает питательной средой подлинного искусства. В его словах едва заметно просвечивает революционно-гуманистическая традиция с ее идеалами человеколюбия и социальной солидарности" [3, Б. 48].
Приведенная цитата - выразительный пример полного безразличия немецкого исследователя к русской проблематике рассказа. "Бюргерская" любовь Тонио Крегера к "жизни во всей ее соблазнительной банальности" отнюдь не покрывается той третьесословной идеологией "свободы, равенства и братства", которую Т. Манн развенчивает позднее в образе Лодовико Сеттембрини ("Волшебная гора", 1924), а убеждения Лизаветы Ивановны менее всего выражают высокомерное презрение к жизни обыкновенных людей, не искушенных рафинированными эстетическими переживаниями. Для понимания того и другого решающее значение имеет русский "генотекст" рассказа.
Его первой манифестацией становится образ отца Тонио "консула Крегера", "высокого, изящно одетого, задумчивого господина с полевым цветком в петлице" [1, Бё. 8, Б. 274] По признанию Т. Манна, в этом образе он объединил черты своих любимцев - Ивана Тургенева и Теодора Шторма, поздних представителей европейского гуманизма, которым еще удавалось, ценой последнего напряжения, примирять и гармонизировать противоречия современной культуры [1, Бё. 9, Б. 246-247]4. Но предотвратить кризис этой культуры они не могли. Его жертвами стали их "дети", люди "конца бюргерской эпохи", такие как сам Т. Манн и его автобиографический герой Тонио Крегер.
Отчаянный монолог, который он произносит в мастерской своей русской подруги - исповедь декадента, чья душа измучена дуализмом между сознанием и чувством, созерцанием и волей, личностью и обществом, наукой и религией, нравственностью и красотой, искусством и жизнью. Но предельная острота переживания этих противоречий является, вместе с тем, и залогом их
4 Cp. [4, S. 336-337] .
преодоления. Т. Манн - ученик Ницше и рядом со словом "жертва" у него стоит слово "избранник". История Тонио Крегера задумана и рассказана Т. Манном как история преодоления кризиса культуры.
Тонио Крегер - герой пути, ведущего через кризис к возрождению. Новелла представляет собой сжатый до размеров малого жанра роман воспитания, в результате которого его герой обретает смысл жизни и смысл творчества. Тайна новеллы, не раскрытая ни немецкими, ни русскими ее интерпретаторами, заключается в том, что смысл этот подсказывает Тонио не что иное, как "святая русская литература", или, как формулирует Т. Манн позднее, "юношеский миф русской литературы"[1, Бё. 10, Б. 595].
В России формирование этого мифа относится к середине XIX века. В своих "Русских ночах" (1844) В.Ф. Одоевский патетически провозглашает молодую Россию преемницей Европы, одряхлевшей и предавшей наследие немецкого романтизма - идеал религиозно-эстетического синтеза культуры. Подменяя романтическую критику Просвещения критикой Запада, славянофилы переосмысляют внутриевропейскую антитезу Средневековья и Нового времени (органической культуры и рационалистической цивилизации) как антитезу России и Европы.
Через Достоевского славянофильская традиция была усвоена деятелями религиозно-философского ренессанса. Развивая метафизику положительного всеединства, Вл. Соловьев и его последователи преодолевают рационалистическую дихотомию субъекта и объекта, духа и жизни, сознания и бытия, личности и мира. Человек для них - не замкнутое индивидуальное существо, а микрокосм, соответствующий макрокосму. Субъект присутствует в объекте и объект в субъекте, "ничего нет внутри, ничего снаружи, то, что внутри, то и снаружи" [5, Бё. 2, Б.133]5. Органом познания мира русская философия всеединства провозгласила, как известно, не аналитический разум, а любящее сердце - святое средоточие вселенной. Познание жизни становилось тем самым и ее преображением, жизнетворчеством. Вслед за романтиками, русские религиозные философы исходили из убеждения в том, что божественный акт творения еще не завершен, и для того, чтобы его завершить, Бог-творец нуждается в человеке-художнике, своем образе и подобии. Назначение
5 Слова из стихотворения Гете "Эпиррема" (Epirrhema), провозглашающим "святую открытую тайну": "Nichts ist drinnen, nichts ist draussen: / Denn was innen, das ist aussen". Ср. [6, с. 482].
человека они видели в том, чтобы стать посредником между Богом и миром, объединить их в микрокосме своей души, а значит, и в макрокосме всего мира.
Средство такого объединения русские поэты и философы - ученики Шеллинга и немецких романтиков, видели в искусстве, в творческой способности художника воплотить бесконечное в конечном. В искусстве, говорит Бердяев, "спадает короста с лица мира", предуготовляется "царство Божье", которое "можно мыслить лишь как царство красоты" и "всякая красота в мире есть воспоминание о рае или пророчество о мире преображенном" [7, т. 1, с. 217-218].
Вл. Соловьеву красота преображенного мира явилась в образе Святой Софии, Премудрости Божией. В символистской софиологии София осмыслялась как платоновская "душа мира", женственная ипостась Божества и богиня грядущего Третьего царства, где сольются в гармонии царство природы и царство духа, еще разделенные и страдающие: "... одно - бессловесная бессознательная земля, уничтожаемая роком, другое - сознательное бесплодное слово, гибнущее от прикосновения жизни" [8, с. 237]. "Гибель тут и там! - восклицает Андрей Белый, - единственный выход из гибели - восхождение к той степени совершенства, где параллельные царства соприкасаютс
Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст. Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут. Стоимость одной статьи — 150 рублей.